Библиотека Гумер - Экономика и менеджмент

ЧТО И ДЛЯ ЧЕГО ИЗУЧАЕТ ИСТОРИЯ ЭКОНОМИКИ

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧТО МЫ ИЗУЧАЕМ?
ДЛЯ ЧЕГО МЫ ИЗУЧАЕМ ИСТОРИЮ ЭКОНОМИКИ?
ТРУДНОРАЗРЕШИМЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ ЭКОНОМИКИ
ПОДУМАЕМ ВМЕСТЕ!

Обычно, когда преподаватели в первый раз входят в аудиторию к только что принятым в вуз студентам, они начинают с того, что рассказывают, насколько важна их наука для будущей работы экономиста. Одни уверяют, что без умения применять современные методы математического анализа экономист не сможет решать элементарные хозяйственные задачи, другие,— что без знания психологии или социологии нельзя будет управлять коллективом, третьи обоснованно доказывают, что самой главной дисциплиной в системе экономического образования является экономическая теория. Нам, преподавателям истории экономики, казалось бы, невозможно этим похвастаться. Нельзя же в самом деле уверять студента в том, что, если он не будет знать систему управления храмовым хозяйством в Древнем Египте или формы собственности на землю в период царствования Ивана Грозного, он не сможет эффективно трудиться в современной промышленной фирме или в банке.

1 Пушкин А. С. Романы. Повести.— М.: Московский рабочий, 1994.— С. 344.

Наш предмет действительно относится к тому циклу экономических дисциплин, который имеет скорее просветительский, чем практический, прикладной характер. Наша главная задача — это расширение кругозора студентов, формирование общей экономической культуры молодого поколения. И хотя, на первый взгляд, наш предмет совершенно бесполезен, интерес к истории экономики никогда не гаснет среди читающей публики, а среди экономистов наша наука всегда вызывала обостренное внимание. Еще в 1903 году выдающийся российский историк Е. В. Тарле отмечал особый интерес российской общественности к экономической истории. По его свидетельству, книги по истории народного хозяйства (так в то время назывался наш предмет) были наиболее читаемыми среди всей исторической литературы *.
Образованные люди, обладающие хотя бы элементарной экономической культурой, прекрасно понимают, что все сегодняшние экономические процессы, происходящие в стране и в мире, всего лишь — краткий миг в реке времени. В каждый данный момент мы выходим из прошлого и устремляемся в будущее. И, в определенной мере, все мы зависим и от прошлого, и, как это ни странно звучит, от будущего. Если мы хотим сформулировать свои ожидания на будущее, мы невольно будем обращаться к прошлому. Там — наши корни, там — истоки наших достижений и провалов, там — причины многих великих открытий и не менее великих заблуждений.
Быть экономистом — и очень интересно, и очень ответственно. Вот как характеризует эту профессию великий Дж. М. Кейнс: "Экономист высшей пробы должен обладать редким сочетанием множества способностей. Он должен обладать громадным объемом знаний в самых разных областях и сочетать в себе таланты, которые редко совмещаются в одном лице. Он должен — в известной мере — одновременно быть математиком, историком, государствоведом, философом. Он должен понимать язык символов и уметь выражать свои понятия и концепции словами. Он должен уметь разглядеть в частном общее, одновременно держать в уме и абстрактное, и конкретное. Он должен изучать настоящее в свете прошлого во имя будущего. Ни одну сторону природы человека и его институтов экономист не должен полностью оставлять без своего внимания. Он должен быть одновременно целеустремлен и объективен, беспристрастен и неподкупен, как художник, но вместе с тем иногда столь же близок к реальной жизни, как и политический деятель"**.
* См.: Тарле Е. В. Сочинения.— М., 1957.— Т. 1.— С. 300—302.
** Кейнс Дж. М. Альфред Маршалл, 1842-1924 //Маршалл А. Принципы экономической науки.— М.: Прогресс, 1993.— T.I.— С. 11—12.

Задумайтесь, читатель, над этой характеристикой. И вникая в каждое ее слово, обратите внимание на то, что вам, будущему экономисту, почему-то надо быть еще и историком, вам предстоит "изучать настоящее в свете прошлого во имя будущего".
Многие выдающиеся экономисты, в том числе нобелевские лауреаты, с большим уважением относятся к историко-экономическим исследованиям. Назовем несколько имен: А. Смит, К. Маркс, Дж. С. Милль, А. Маршалл, И. Шумпетер, Василий Леонтьев, Милтон Фридман, Дж. К. Гэлбрейт, Саймон Кузнец, Дуглас Норт. Все они — всемирно известные экономисты. И в российской традиции было глубоко осваивать эту науку. М. И. Туган-Барановский, В. И. Ленин, Н. Д. Кондратьев — вот хотя бы три выдающихся имени, без которых немыслима отечественная экономическая наука.

Что мы изучаем?

Начну с того, что точно определить предмет нашей науки не так-то просто. Наука наша относительно молодая, развивающаяся (ей не более ста лет), и предмет ее не вполне устоялся. Более того, ее даже по-разному называют: одни, как мы с вами, "историей экономики", другие — "экономической историей", третьи — "историей народного хозяйства", в прошлом веке ее называли "историей хозяйственного быта".
Послушаем, что по этому поводу говорят специалисты. Д. Я. Майдачевский обращает внимание на то, что в марксистском варианте история экономики не имеет отличного от политической экономии предмета. И. Шумпетер, подвергнувший критическому анализу экономические построения К. Маркса, особо выделял тот факт, что Маркс "был первым экономистом высокого ранга, увидевшим и последовательно учившим других тому, как экономическую теорию можно превратить в исторический анализ, а историческое повествование — в histoire raisonnee (обоснование истории— фр.)"*. Предмет истории экономики — изучение развития способов производства, сменяющих друг друга на протяжении веков,— не выходит за рамки предмета политической экономии, оставляя за собой чаще "нижний этаж" способа производства — "развитие производительных сил в исторически определенных формах производственных отношений"**. В самом деле, когда вы читаете хотя бы первый том "Капитала", вы обнаруживаете, что почти половина текста — это мастерски подобранный исторический материал, с большей или меньшей достоверностью подтверждающий созданную Марксом теоретическую картину противоречий капиталистической экономики и буржуазного общества в целом.
Русский экономист П. П. Маслов отождествлял историю экономики с историей производительных сил, с формами их распределения и перераспределения***. Историк Д. М. Петрушевский понимал под экономической историей науку, воссоздающую хозяйственную эволюцию стран мира, "внося в эту картину то общее, что можно наблюсти в эволюции каждой из стран... и отметая все индивидуальное". Иными словами, комментирует Д. Я. Майдачевский, перед наукой стоит задача определить характерные черты той или иной эпохи, соединить эти отдельные элементы в единое целое, но уже
       * Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия.— М.: Экономика, 1995.- С. 83-84.
 ** Майдачевский Д. Я. Теория развития хозяйства К. Бюхера и дискуссия о предмете экономической истории в русской историке-экономической литературе начала XX века // Историко-экономический научный журнал.— Иркутск—Чита, 1997. - №1.- С. 38.
***См. там же.
не в их конкретно-исторической, а в общеисторической определенности*.
Напротив, экономист П. Б. Струве видел задачу экономической истории в "историческом истолковании систематических категорий политической экономии"**.

     Принципиальный спор заключался в поисках ответа на вопрос:
кто кому служит — история теории или теория истории. Думается, что сегодня здесь можно найти компромисс, согласившись с тем, что экономическая теория (политическая экономия) и история экономики — две самостоятельные науки, развивающиеся во взаимном обогащении.
Выдающийся польский экономист Оскар Ланге, отдавший в свое время свою дань марксизму, решает проблему с завидной простотой. Он рассматривает политическую экономию, экономическую историю и конкретную экономику (а также статистику и экономическую географию) как "экономические науки", или науки, трактующие об экономическом процессе. В противоположность политической экономии как науке теоретической экономическая история и конкретная экономика "изучают развитие конкретных экономических процессов, происходящих в определенное время и в определенном месте": экономическая история — в прошлом, конкретная экономика — в настоящем. О. Ланге пишет: "Изучение конкретных экономических процессов требует знания экономических законов, управляющих этими процессами. Поэтому экономическая история и конкретная экономика должны пользоваться результатами исследований политической экономии. Одновременно они доставляют политической экономии знание конкретных экономических процессов, необходимое для того, чтобы теоретические обобщения политической экономии соответствовали действительности"***.
Впрочем, поиск взаимосвязей и взаимодействий между историко-экономической наукой и политической экономией — не единственный, да и не главный сюжет современных ученых.
М. П. Рачков — один из самых интересных исследователей историко-экономических проблем России, создающий в наши дни действительно научную школу в Иркутске, строго различает "экономическую историю" и "историю экономики", считая, что последняя есть структурная часть первой наряду с историей экономической политики и историей экономической мысли. Собственно "история экономики" есть объективный процесс экономического развития как он предстает перед исследователем в реально осуществленных исторических формах. Автор предлагает "новый взгляд на экономическую историю России как научную дисциплину, которая до последнего времени ограничивалась по преимуществу историей народного хозяйства. Она рассматривает историко-экономический процесс в единстве его объективной (история экономики) и субъективной (история экономической мысли и экономической политики) сторон, отображая тем самым неповторимый колорит национальной экономической жизни"****.

* Там же.— С. 39.
** Там же-— С. 40
*** Цит. по: Предмет экономической истории в современной литературе европейских стран социализма Научно-аналитический обзор.— М ИНИОН АН СССР, 1978.- С. 25
**** Рачков М. П. Новая концепция экономической истории России // Вестник Иркутской государственной экономической академии, 1997.—№11— С 19

Однако М. П. Рачков чрезмерно расширительно трактует предмет нашей науки: "Экономическая история в новом ее понимании не есть история только народного хозяйства или только материального базиса общества; она охватывает жизнь всего общества в единстве и базиса и надстройки, и материального и духовного производства или, точнее, всю культуру общества, развивающуюся на принципе экономии низших форм человеческой деятельности в пользу высших ее форм, обеспечивающих цивилизационный прогресс"*. Такая трактовка дает большую свободу творчеству, позволяет искать неэкономические факторы, воздействующие на экономику, но в то же время несколько размывает и предмет, и объект исследования нашей науки.
Н. И. Полетаева, белорусский автор, рассматривает проблему несколько иначе, различая в экономической истории:
— экономическую историю различных стран, регионов, мира в целом (объектом изучения является экономические причины и последствия отдельных исторических событий, экономическая политика государств, классов);
— историю народного хозяйства (объектами изучения являются эволюция способов производства, история хозяйственных механизмов, история отраслей хозяйства, история отдельных экономических процессов — урбанизации, кооперирования, индустриализации; история экономических институтов — налогов, цен, финансов и кредита, заработной платы);
— историю экономической мысли (объектами изучения являются история экономических теорий, история отдельных теорий, история методов экономического анализа).
Что касается предмета экономической истории, то Н. И. Полетаева полагает, что можно говорить о предмете экономической истории в широком и узком смысле слова. В широком смысле предметом экономической истории является "экономическое движение" общества, особенности его изменений, трансформация закономерностей такого движения, их связь со всеми сторонами общественной жизни. В узком смысле — это изучение хозяйственной деятельности народов различных стран, развития их производительных сил, смены способов производства**.
В отличие от М. П. Рачкова и Н. И. Полетаевой, я намеренно использую термины "история экономики" и "экономическая история" как синонимы, так как пока веских доказательств того, что это действительно серьезно различающиеся понятия, не представлено. Впрочем, ученые всегда могут договориться друг с другом по поводу той или иной дефиниции, как это делают математики или физики. Можно, например, признать, что это действительно две науки, которые исследуют один и тот же объект, но разными методами.
Скажем, С. Ф. Гребниченко, не считая тождественными эти понятия, предлагает различать их не столько по содержанию исследуемых объектов, сколько по инструментарию частнометодологического уровня. По мнению этого автора, "экономическая история оперирует, по большому счету, методом (в его широком смысле), присущим науке economics, но прилагает его к ретроспективному анализу долговременных процессов, причем с целью позитивного создания на эмпирическом материале новых (или проверки
* Рачков М. П. Новая концепция экономической истории России: опыт научного отчета // Историко-экономический научный журнал.— Иркутск—Чита,
1997.-№ 1.- С. 59.
 ** Экономическая история зарубежных стран. Курс лекций/Под общ. ред.
В. И. Голубовича.- Минск: Экоперспектива". 1996.- С. 6-7.
 "поведения" старых) экономических теорий и концепций. Как правило, основное (но не единственное) значение такого рода работ — в использовании их результатов в повседневной практике принятия крупномасштабных управленческих и политических решений. История экономики же (то есть то, что у нас в историографии долгое время условно называют историей социально-экономического развития, историей народного хозяйства и иначе) оперирует методом (опять же в его широком смысле), характерным для собственно науки истории... Она преследует, главным образом, задачи выявления фона, условий, причин экономических событий, объяснения их последствий, отчасти аналитической реконструкции конкретных экономических процессов. В ней если уж и привлекаются определенные устоявшиеся (в том числе и экономические) теории, то преимущественно как средство интерпретации конкретных исторических фактов, тенденций. История экономики, в отличие от экономической истории, видимо, аксиологически* не привержена и к столь выпуклой направленности на значимый — для практического управления — результат"**.
Любопытно, что существует диаметрально противоположное мнение по поводу различий между историей экономики и экономической историей. И. М. Супоницкая пишет: "Мировая экономическая историография находится сейчас на перепутье. В ней сложилось два основных направления: история экономики и экономическая история. В первом, характерном для англоязычных стран, преобладают экономисты. Его возглавляет американская "новая экономическая история". Инициаторами второго направления, тяготеющего к социально-экономическому анализу, являлись представители французской школы "Анналов",
которые стали рассматривать экономическую историю в контексте истории общества.
Полагаю, что второе направление более перспективно... Понимание экономической истории России невозможно без понимания специфики развития ее цивилизации в целом, поскольку экономика в ней никогда не играла определяющей роли, развиваясь под влиянием государства. Французские историки поняли, что изучение средневековой экономической истории в понятиях современной экономической науки приведет к модернизации ее, а потому стали рассматривать ее через призму культуры средневековья, перейдя к проблемам ментальности"***.
Вот, дорогой читатель, образчик того, как плохо слушают друг друга ученые. Два соседствующих в одной книжке автора вряд ли смогут договориться. Если для С. Ф. Гребниченко экономической историей занимаются экономисты, а историей экономики — историки, то для И. М. Супоницкой, напротив, историей экономики занимаются экономисты, а экономической историей — историки.
Вы запутались, читатель? Лучше все-таки считать эти термины синонимами.
Наконец послушаем еще одного автора, не считающего необходимым искать тесные и непосредственные связи истории экономики с теоретической наукой.
* "Аксиологически" здесь, по своей ценностной ориентации.                                                                  
** Экономическая история. Обозрение. Выпуск 1 / Под ред. В. И. Бовыкина и  Л. И. Бородкина.— М.. Центр эконом. истории при ист. ф-те МГУ, 1996.— С. 46—47.
      *** Экономическая история. Обозрение. Выпуск 1 / Под ред. В. И. Бовыкина и Л. И. Бородкина — М.' Центр эконом. истории при ист ф-те МГУ, 1996 — С. 64—65.
Вот что пишет М. Я. Лойберг: "История экономики изучает происхождение и развитие различных типов хозяйства. Именно типов, а не общих законов развития экономики, поскольку открыть эти общие законы экономики до сих пор никому не удалось. У большинства народов, как известно, существуют различные типы экономики, которые с определенным основанием можно назвать цивилизациями. В нынешней России, например, функционируют государственные, частновладельческие, кооперативные, артельные индустриальные и аграрные хозяйства, современные супермаркеты сосуществуют с древними базарами и торговлей с рук, электрифицированные фермы — с кочевым скотоводством и коллективной охотой на крупных животных. Состояние экономики и определяется характером взаимоотношений между хозяйственными типами. При относительной гармонии между ними каждый тип хозяйства имеет возможность дальнейшего развития, и народ, естественно, выигрывает от этого. Но известно и насильственное вытеснение из экономики большинства сложившихся хозяйственных типов и установление полного господства одного из них. В результате народное хозяйство развивается однобоко, деформируется образ жизни населения и в большинстве случаев народ, понеся колоссальные потери, снова возвращается на путь гармоничного развития хозяйства"*.
Обратим внимание на основополагающую мысль, крайности в реализации которой довольно часто встречаются в литературе: никаких всеобщих универсальных законов экономического развития не существует. Основание для этого утверждения любопытное: раз мы (точнее, цитированный автор) их не знаем, значит их и не существует. А посему история экономики и не может претендовать на поиск каких-либо закономерностей. Ведь нельзя искать то, чего нет. Каждый экономический организм соответствует с различной степенью приближения определенному типу хозяйства, который условно можно назвать цивилизацией. Их-то и должна изучать и систематизировать история экономики. Систематизировать, вовсе не обязательно понимая, как они, эти типы, функционируют.
Мысли не новые. Во-первых, они уводят нас к старому труду выдающегося немецкого ученого Фридриха Листа "Национальная система политической экономии" (1841), в котором он резко выступил против "космополитизма" английских классиков — А. Смита и Д. Рикардо. "Как характерное отличие выдвигаемой мной системы,— писал Лист,— я утверждаю национальность. Все мое здание основывается на природе нации как среднего члена между индивидуумом и человечеством**. Отрицая существование всеобщих и универсальных экономических законов, он предлагал исследовать прежде всего особенности национальной экономики, ставя перед собой практическую цель выработки рекомендаций для экономической политики. Так, апология свободы внешнеэкономической деятельности, содержащаяся в трудах А. Смита и Д. Рикардо, не соответствует национальным интересам Германии и ее молодой буржуазии. Более того, эта апология прямо направлена против континентальной Европы и теоретически оправдывает английскую экономическую экспансию. Для Германии должна быть характерна иная экономическая политика, основанная на "воспитательном протекционизме".

* Лойберг М. Я. История экономики. Учебное пособие.— М.. ИНФРА-М, 1997.- С. 4.               ** Цит. по: Аникин А. В. Юность науки.— М.: Политиздат, 1979.— С. 312.

Если рассматривать внешнеэкономическую деятельность с точки зрения абстрактной теории, то, учитывая "сравнительные преимущества"*, Германия вовсе не должна развивать целые отрасли промышленности. Но национальные интересы могут быть выше чисто экономического интереса. Чтобы вовлечь в производство неиспользованные ресурсы, чтобы преодолеть отсталость, необходимо развивать отрасли, в которых производительность труда в данный момент ниже, чем за границей. Лист писал: "Эту потерю стоимостей надо, следовательно, рассматривать лишь как цену за промышленное воспитание нации"**. Нация тем богаче и могущественнее, чем больше она экспортирует промышленных изделий и чем больше она импортирует сырья.
Вопреки мнению классиков, германское государство должно активно вмешиваться в экономику с целью создания единого общенационального рынка и защиты национальной экономики от конкуренции со стороны иностранных, прежде всего английских, предпринимателей.
Во-вторых, эта позиция в своих крайних проявлениях может привести к тому, что история экономики станет просто фактографическим справочником. А ведь стремление к обобщениям, поиск закономерностей должны быть присущи любой уважающей себя науке по определению. И, кстати сказать, если бы история экономики действительно смогла создать хороший "каталог" типов национальных хозяйств, показать их взаимодействия и взаимные переходы,— это уже был бы значительный шаг к открытию закономерностей социально-экономического развития человеческого общества. Но смогут ли сделать это ученые, заведомо отказавшиеся от самой идеи их (закономерностей) существования?
Если "закономерности" постепенно, но на время, исчезают из историко-экономических трудов в связи с отказом от формационной теории развития, то это вовсе не означает, что на другой методологической базе они никогда не будут открыты.***
Все это еще не так страшно для науки и образования. Существуют мнения похлеще. Некоторые авторы вообще отрицают познаваемость экономики, начиная с ее прошлого: "Во-первых, при потенциальной многовариантности реализуется лишь один вариант, и принципиально невозможно просчитать и доказать, был ли он оптимальным. Можно лишь предполагать, принимая во внимание не поддающиеся количественному измерению политические,

* Сравнительные преимущества в международной торговле — закон, открытый Д. Рикардо. Каждая страна должна специализироваться на производстве и экспорте тех благ, которые она может изготавливать с относительно низкими затратами, и импортировать те блага, в производстве которых она несет сравнительно высокие издержки. Структура внешней торговли должна определяться сравнительными, а не абсолютными преимуществами.
** Цит. по: Аникин А. В. Юность науки.— М.: Политиздат, 1979.— С. 312. Эта проблема весьма актуальна для современной России, структура экспорта и импорта которой оставляет желать лучшего.
*** Среди российских ученых, особенно старшего поколения, осталось немало ортодоксальных сторонников формационной доктрины. Они-то в своих трудах неизменно говорят о законах и закономерностях. Например, М. 3. Бор так определяет содержания науки, названной им "История мировой экономики": "Система знаний об общих закономерностях процесса генезиса, формирования и функционирования мировой экономики и специфики этого процесса в разных странах". Предметом же науки является "исследование общих и локальных закономерностей становления и развития мировой экономики с учетом специфики отдельных стран".— Бор М. 3. История мировой экономики: конспект лекций.— М.: Дело и Сервис, 1998.- С. 13.

моральные, военные факторы. При оценке прошлого общественное мнение может склониться в любую сторону, которая представлена, к примеру, либо единственным монопольным мнением, либо большинством голосов, либо разоружающим красноречием. Во-вторых, сходные непреодолимые трудности возникают при ретроспективном анализе самого реализованного варианта развития, при выяснении вопроса, что на него действовало в большей, а что в меньшей мере, и все ли известно из того, что действовало.
В-третьих, в каждый момент невозможно охватить все хитросплетения текущего экономического развития.
Экономика как таковая — абсолютная истина, и нам доступна лишь ее малая часть. Обладая лишь истиной относительной, мы употребляли в советскую эпоху всю мощь государственного аппарата для формирования процесса, масштабы, структура и характер которого нам не были ясны с самого начала. Именно здесь и кроется природа прошлых экономических ошибок"*.
Узнай об этом студент раньше, он бы не стал поступать в экономический вуз. Что в нем делать, если сами ученые признают, что ничего не понимают в той науке, которой они занимаются? Успокою читателя: ученые — нормальные люди, и им тоже присущи кокетство и своеобразный снобизм.
Как видим, не все так просто, как может показаться с первого взгляда. Но радует то, что споры вокруг предмета и даже названия науки лишний раз доказывают, что это живая, развивающаяся (и развивающая научную мысль учащихся) система знаний.
Что же делать учащемуся, к какому определению примкнуть, кому поверить?
Верить не надо никому. Надо постараться самому сформулировать определения, прийти к каким-то заключениям. Но сделаете это вы только тогда, когда овладеете большим массивом историко-экономических и теоретических знаний и сможете свободно манипулировать ими в своем сознании. Бог вам в помощь!
А пока хочу предложить вам компромиссное определение предмета истории экономики.
В конечном итоге история экономики является наукой об экономической жизни людей в различных культурах и обществах, рассмотренной ретроспективно. Она, систематизируя факты экономической действительности, может выявлять и формулировать закономерности экономических аспектов человеческой деятельности и выдвигать на этой базе гипотезы развития человеческого общества.
Поскольку речь идет об экономической жизни, то в поле зрения экономиста-историка должен попасть весь процесс исторического развития общественного производства в конкретных формах отдельных стран в различные эпохи, экономическая политика государств, сдвиги, происходящие в развитии производительных сил.

Для чего мы изучаем историю экономики?

Круг интересов экономистов-историков велик. На международных конгрессах по экономической истории, которые собираются с 1960 года, рассматриваются проблемы экономического роста, циклов конъюнктуры, индустриализации и урбанизации, аграрной истории, генезиса и развития капитализма, демографии, эволюции производственных структур,
* Федоров В., Бойко С. Природа экономических ошибок//Независимая газета, 1994, 4 января.— С. 4

общественных институтов и самого человека — homo economicus, методологии истории экономики. В последние три десятилетия усиленно развивается новая ветвь историко-экономической науки — клиометрика*, предполагающая применение эконометрики в экономической истории: изучение истории с использованием современных математических методов обработки данных и их анализа.
"Клиометрика,— пишет американский ученый Сэмуэль Уильям-сон,— это применение экономической теории и количественных методов для описания и объяснения исторических процессов и явлений в сфере экономического развития. Клиометристы часто используют обширные массивы данных, которые историки считают непригодными к использованию, неинтересными или не относящимися к описанию прошлого. Клиометристы склонны к дедуктивному анализу, почему то или иное экономическое событие имело место, тогда как более традиционных экономических историков больше занимает описание того, что случилось"*. Чего же добиваются ученые, изучая историю экономики?
Во-первых, это просто интересно (тому, кто интересуется экономикой или вообще чем-либо интересуется). История экономики расширяет кругозор экономиста-профессионала, делает его более культурным, интеллигентным и интересным человеком. Вовсе не обязательно знать факты для подтверждения какой-либо теории или амбициозно намереваясь создать новую теорию. Их надо просто знать. Ведь в истории факт имеет самодовлеющую ценность. Исследователи умеют время от времени находить в прошлом что-нибудь этакое, что может в корне изменить наше представление об истории. Вряд ли неспециалист знает, что, скажем, первые частные банки появились в VII веке до Р. X. в Нововавилонском царстве, то есть 2700 лет назад. Сам по себе факт интересен, особенно в свете наших школьных представлений о господстве натурального хозяйства в эпохи, предшествовавшие капитализму. Этого уже достаточно. Но когда мы вдруг узнаем, что первый частный коммерческий банк в России был создан только в 1864 году, у нас возникают кое-какие невеселые мысли по поводу пресловутой отсталости России. Однако не будем торопиться с размышлениями о нашей отсталости. Это еще надо проверить. Очень может быть, что Россия просто не нуждалась в этом весьма мощном институте рыночной экономики, обходилась без него Однако история все-таки может понадобиться, во-вторых, для исторической иллюстрации экономических теорий, подтверждения их верности, или для исторической критики теоретических построений, когда факты опровергают те или иные теоретические постулаты. Наконец, исторические факты, хорошо изученные, систематизированные и проанализированные могут стать основанием для создания новых экономических теорий.
Впрочем, факты бывают весьма коварными, если с ними обращаться вольно или с корыстными целями. Фактов в истории так много, что, проведя определенную селекцию, можно доказать с их помощью что угодно. Можно, например, в русской истории обнаружить постоянное обострение классовой борьбы между феодально зависимыми крестьянами и землевладельцами, а можно найти десятки опубликованных фактов компромиссной и даже дружес-

        * Клио — муза истории в древнегреческой мифологии.
** Экономическая история. Обозрение. Выпуск 1/Под ред. В. И. Бовыкина и Л. И. Бородкина.— М.: Центр эконом. истории при ист. ф-те МГУ, 1996.— С. 78.

кой формы общения между помещиками и крепостными. Можно восстание Емельяна Пугачева охарактеризовать как великую крестьянскую войну за права человека, за землю и волю, а можно — как реакционное выступление, направленное против прогрессивных преобразований Екатерины Великой. При этом вовсе не обязательно обманывать читающую публику. Порой такие невинные шутки происходят непроизвольно, из-за априорно сформулированных теоретических выводов, которые возникли не в результате исследования исторических фактов, а еще до того, как исследователь приступил к социально-экономическому материалу. Тогда и возникает соблазн селекции. Ученый будет скрупулезно указывать источники, из которых почерпнуты факты, тщательно цитировать своих предшественников, добросовестно составлять таблицы и графики. В результате сложится впечатление, что автор абсолютно объективен. И никому не будет известно, что ученый может при всем этом просто замалчивать факты, доказывающие иное, но проигнорированные или просто не замеченные автором из-за психологической настроенности на готовые выводы*.
В русской истории такого рода казусы случались сплошь и рядом. Скажем, экономисты, принадлежавшие к "западническому" или "славянофильскому" лагерям спорили друг с другом, вооружившись достоверными фактами. Но при этом одни доказывали необходимость капиталистического развития России по европейским образцам, другие настаивали на самобытности, самостийности и "некапиталистичности" страны. Случалось, что один и тот же автор пересматривал свои взгляды в зависимости от ситуации. Например, В. И. Ленин в самом конце XIX столетия написал прекрасную историко-экономическую книгу "Развитие капитализма в России", где в полемике с неонародниками безукоризненно доказал не только возможность, но уже и наличие системы капиталистических производственных отношений в России. Но после поражения первой русской революции 1905—1907 годов он вынужден был признаться, что сильно преувеличивал степень развитости капиталистических производственных отношений**.
Означает ли все это, что в исторических науках до правды доискаться нельзя по определению?
По всей видимости, в науке не может быть одной правды на все времена и для всех исторических ситуаций. Скажем, А. Смит описал относительно гармоничную и вполне компромиссную модель рыночной экономики. К. Маркс же дал лучшее описание противоречивого и конфликтного рыночного мира. Кто из них прав? Как ни странно — оба. В рыночной экономике есть и то, и другое. Если действительно существует закон единства и борьбы
*Очень уважаемый мной К. Маркс тоже впадал в "грех селекции". Написав в тридцатилетнем возрасте в соавторстве с Ф. Энгельсом "Манифест Коммунистической партии", он потом всю жизнь искал, обрабатывал и умело использовал экономические факты для доказательства верности своих коммунистических выводов. И он добился-таки своего. Логика "Капитала" безупречна: все построение книги, все теоретические посылки и вся историко-экономическая "фактура" с железной необходимостью приводят к выводу о том, что "экспроприаторов экспроприируют". Однако все оказалось не так просто и логично в жизни. А случилось это потому, что кроме фактов, доказывающих острую конфронтационность буржуазного общества, можно найти тысячи фактов сотрудничества и компромиссов. Но поскольку эти факты не могли "играть" на предварительный вывод, от них нужно было просто "абстрагироваться". В результате "практика не подтвердила истину".
** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 16.— С. 269.>

противоположностей, то в науке вполне возможна ситуация, когда один исследователь предпочитает рассматривать "единство", а другой концентрирует внимание на "борьбе". Помимо всего прочего, многое зависит от личных пристрастий исследователя, от его биографии и даже от характера. И только знакомство со всеми, подчас противоположными, взглядами даст возможность для широкого и по возможности достоверного подхода к экономической истории.
Значение историко-экономического исследования проявляется не только в установлении общественно-экономических закономерностей исторического развития, но и в конкретных случаях хозяйственной практики. К истории хозяйства профессионал-экономист обращается (осознавая или не осознавая это) буквально на каждом шагу. Даже если он занимается бухгалтерским учетом, анализом хозяйственной деятельности, финансами и кредитом, экономикой отдельных отраслей хозяйства. А что касается менеджмента, то в нем на практике ничего нельзя добиться, если не знать историю предприятия или отрасли, которыми руководит менеджер.
Нельзя в принципе научиться основам экономического мышления, не научившись представлять хозяйство на всех (микро- и макро-) уровнях в его историческом аспекте.
Вот как характеризует значение истории для экономики один из основателей современной клиометрики Дональд Мак-Клоски: "История, независимо от того, можно ли ее использовать для непосредственной проверки экономических законов или выработки экономической политики, представляет собой коллективную память и является источником мудрости"*. Практическая ценность истории экономики по Мак-Клоски сводится к следующему.
1. История дает экономисту больше информации, с помощью которой он может проверять свои убеждения.
2. История дает экономисту лучшее качество экономических фактов, так как история более открыта для исследований, чем современность. История — это лаборатория общества.
3. Экономическая история способствует улучшению качества экономической теории. Даже самый презирающий историю экономист кое-что из истории использует: свой собственный опыт, опыт своего поколения или некие исторические обобщения, которыми полон фольклор даже самых изысканных обществ.
Вклад истории в теорию состоит не только в том, что она льет воду на мельницу теоретиков. Использование теории в экономической истории украшает теорию и испытывает ее, и в этом отношении экономическая история не отличается от других разновидностей прикладной экономики. Хорошая экономическая история — это просто хорошая прикладная экономика. Самые давние события можно анализировать при помощи современного инструментария. Но и старые проблемы, казалось бы, вычеркнутые из теории, возвращаются в нее благодаря изучению истории.
4. История экономики способствует улучшению качества экономической политики. Немного есть сфер интеллектуальной деятельности, где некачественная работа может принести столько вреда, как в экономике и в истории. Способность ложных экономических аргументов или ложных исторических аналогий нанести вред обществу очевидна: псевдоэкономика
    * Мак-Клоски Д. Н. Полезно ли прошлое для экономической науки?//Thesis: Теория и история экономических и социальных институтов и систем.— Зима, 1993.— Том 1.— Вып. 1.— С. 109.

меркантилизма в течение многих веков сокращала торговлю и защищала предпринимателей; псевдотеория арийской "расы" облагородила лицо германского фашизма. Вдвойне пагубно, если скверная экономика соединяется со скверной историей в скверной экономической истории. Идеи экономистов и историков, и когда они правы, и когда ошибаются, имеют гораздо большее влияние, чем принято думать. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голос с неба, основывают свой бред на экономических событиях, происходивших несколько лет назад. Люди практические, которые считают себя свободными от всякого исторического влияния, обычно бывают рабами исторических аналогий.
Одна из целей истории — расширение наших представлений о возможном. Понимание подлинной истории, как и исправление истории ложной, важно для государственной политики, потому что у экономиста, чья память ограничена недавним прошлым, суженное представление о возможном. Восхваляя или критикуя сегодняшние правительства, мы можем быть вольными или невольными рабами исторических аналогий, находиться в зависимости от ненужных или ошибочных представлений.
5. История экономики способствует улучшению качества подготовки экономистов. История — стимул для воображения экономиста, она очерчивает и расширяет границы его ремесла. Экономист без исторических знаний отличается узким взглядом на сегодняшние события, приверженностью к текущим, мелким экономическим идеям, неспособностью оценивать сильные и слабые стороны экономических данных и отсутствием умения прилагать экономический анализ к крупным проблемам.
История — это кладовая экономических фактов, проверенных скептицизмом, это собрание экспериментов, испытывающих экономическую науку на прочность, это источник экономических идей и наставник в политике*.
Пожалуй, не стоит портить эти тезисно изложенные идеи крупного ученого собственным комментарием. Читателю, особенно студенту, лучше самому взяться за поиск ответа на вопрос: стоит или не стоит тратить время на изучение истории экономики своей страны.

Трудноразрешимые проблемы истории экономики

Несмотря на то, что история экономики вообще и история экономики России в частности, многого уже добилась, в науке осталась масса трудноразрешимых крупных и мелких проблем, которые затрудняют процесс преподавания.
Среди крупных проблем назову прежде всего проблему метода. Естественно, что изучая историю экономики, необходимо исследовать и развитие метода нашей науки. Здесь возможны крайности в подходах. До недавнего времени, когда в нашей стране господствовал "поголовный марксизм", в официальной науке признавался лишь один метод исследования — диалектико-материалистический. Между тем непредубежденный взгляд в историю показывает, что и на базе иных методологических предпосылок,
* Мак-Клоски Д. Н. Полезно ли прошлое для экономической науки? // Thesis:
Теория и история экономических и социальных институтов и систем.— Зима, 1993.- Том 1.- Вып. 1.- С. 107-131.

например, маржиналистских* или институционалистских*, возможны значительные достижения экономической мысли. Это, впрочем, не должно быть причиной того, чтобы отрицать познавательные возможности гегельянского и марксистского методов. Крайности и экстремизм в науке — весьма вредные явления. Терпимость и попытки понять друг друга — вот путь для взаимного обогащения школ и направлений.
Всякое экономическое явление можно рассматривать с различных точек зрения и с различными целями. И вполне вероятно, что разные подходы могут быть верными для различных условий. Эмпиризм ученых античной древности и средневековья не помешал им выдвигать глубокие теоретические гипотезы, которые еще не сложились в систему взглядов, но стали предтечей науки под названием политическая экономия. С другой стороны, метод научной абстракции, разрабатываемый в эпоху классиков буржуазной политической экономии, не помешал теории выродиться в упрощенные построения последователей классического наследия. Любопытно, что Ж.-Б. Сэй, Дж. Мак-Куллох, У. Сениор, упрощая классическое учение, вместе с тем создавали базу для иных концепций, которые позднее превратились в новую систему взглядов. Диалектический материализм, дав значительные результаты в развитии экономической мысли, все-таки не позволил чутко уловить достижения маржиналистской концепции. Попытка выдающегося русского экономиста и историка М. И. Туган-Барановского найти синтетическое единство марксистских и маржиналистских концепций была грубо осуждена ортодоксальным марксистом Н. И. Бухариным. И зря! Упустили марксисты и возможность более глубокого синтеза с институционализмом, хотя, скажем, Дж. К. Гэлбрейт был готов к такого рода сотрудничеству.
И методы, и теории стареют и умирают. Но в отличие от людей (если, конечно, не верить в переселение душ) могут воскресать и возрождаться на новом витке спиралевидного развития. Слепое следование определенным методологическим посылкам привело к самоизоляции экономической науки России от магистральных путей развития экономической мысли, что, в свою очередь, ввергло историко-экономическую науку России в глубокий и пока не преодоленный кризис.
Судя по всему, в любой исторической науке трудно достичь полной объективности и окончательной истины, которой просто не существует. Меняется конкретная социально-экономическая обстановка и меняются взгляды исследователей на прошлое. Это — нормальный процесс. Не следует только одно невежество заменять другим. Например, в недавнем прошлом марксисты ничего в истории не видели кроме классовой борьбы, сейчас же делаются попытки не видеть этой классовой борьбы вообще. Одна крайность сменяет другую.
Другая важная проблема для экономиста-историка — это возможность относительно самостоятельного изучения истории экономики в отрыве от гражданской, политической, военной или иной истории. Все попытки такого рода отделения оказались безуспешными. Экономист, раз уж он занялся историей, должен знать все! Речь может идти лишь о "нюансировке", об объекте внимания, а не об игнорировании неэкономических факторов

* Маржинализм — крупное направление в экономической теории, методологической базой которого является использование предельных величин в экономическом анализе.
** Институционализм — направление экономической теории, уделяющее основное внимание роли социальных институтов (преимущественно неэкономического характера) в экономической жизни общества.

истории. Поэтому предполагается, что и учащиеся, приступающие к изучению истории экономической, уже достаточно знакомы с историей гражданской хотя бы в объеме школьного курса. Впрочем, спасает нас то обстоятельство, что, как правило, в российских вузах уже в первом семестре изучается история Отечества.
Третья проблема несколько щекотливого свойства. Насколько правомерно и этически корректно включать в книгу по истории России (а не СССР) сюжеты, касающиеся ретроспективы экономики тех самостоятельных государств, которые в недавнем прошлом входили в состав Советского Союза? Парадоксально, но ведь могут найтись ученые, считающие, что история Киевской Руси — это изначальная история Украины, в которую входила Московия, а вовсе не наоборот. И будут правы. Не говорю уже о политиках и ученых, например, Туркменистана или Армении, которые справедливо выразят недовольство тем, что кто-то включил "их историю" в "нашу". Не будем зря иронизировать по поводу этой проблемы*. Договоримся о следующем: экономическую историю среднеазиатских, закавказских и прибалтийских государств я буду затрагивать лишь тогда, когда это крайне необходимо для неразрушающего течения основной фабулы, всегда специально оговариваясь относительно их нынешнего суверенитета. Что же касается Украины и Белоруссии, то тут я немного теряюсь, хотя возможный выход из тупика уже показан несколькими строчками выше: я признаю, что Владимиро-Суздальское княжество, на территории которого позже появилась Москва, — это окраинный Северо-Восток славянского государственного образования с центром в Киеве и что Киев не входил в состав Московского царства до воссоединения с Россией. И довольно об этом!
Четвертую проблему я назвал "пространственными и временными аберрациями"**. Человеку, живущему в наше время, иные события кажутся исторически важными (вспомним "исторические" партийные съезды КПСС), а с точки зрения действительной Истории они могут оказаться незначительными случайными явлениями, флуктуациями, слабыми возмущениями, не отражающимися на последующих событиях и не оставляющими следа в жизни человеческого сообщества. Поэтому историку необходимо осторожно обращаться с фактами "свежей" истории, ибо здесь возможны как преувеличения, так и недооценки событий. Однако и более "застарелые" исторические аберрации тоже возможны. То, что важно и существенно для экономики, вовсе не столь важно для отдельных граждан. Люди в своей повседневной деятельности могут и не замечать глобальных экономических процессов (конечно, если это не война и не революция), если они не отражаются на их жизни непосредственно. Поэтому в научно-методическом труде могут встретиться описания социально-экономических событий, которые лишь на первый взгляд были не столь значительны, а на самом деле сыграли важную (позитивную или негативную) роль в дальнейшей цепи событий. У историка есть преимущество в сравнении с экономистом, изучающим современность: он уже знает, что было дальше. При этом я признаю возможность мощного воздействия на экономику страны случайных, порой
* Привычное занятие создавать проблемы с единственной целью их долгого и неэффективного разрешения Характерно, что искусственно созданные проблемы их инициаторы всегда объясняют некими объективными обстоятельствами, которые ими — инициаторами — были "услышаны" в отличие от прочих граждан, глухих и неразумных. Экономисту-историку стоит помнить перипетии "отделения" России от самой себя в 1991 году.
** Аберрация — в общем случае, всякие отклонения от нормы в строении или в функции, в частном — искажения изображений.

экзогенных, обстоятельств, отдельных личностей и даже отдельных идей. Но в основание исследования я положил идею о том, что экономическая история — это прежде всего история производственных отношений людей, а не статистических рядов. В этом смысе я — консерватор, предпочитающий и в экономической истории искать людей, действующих в конкретном времени, в конкретных обстоятельствах и в составе конкретных социальных групп и стран.
И последнее. Нам хочется думать, что люди сильно изменились со времен древнего мира или средневековья. Но мой "здоровый консерватизм" подсказывает, что генетически закрепленных человеческих качеств гораздо больше, чем изменяющихся, приобретенных благодаря, например, техническому прогрессу или изменениям в формах собственности. И вообще трудно быть уверенным в том, что жить в современном крупнопанельном доме гораздо приятнее и здоровее, чем в маленьком, но собственном домике с печкой, что сидеть часами перед телевизором более интересно, чем общаться с умными и оригинальными людьми посредством книг. Все действительно относительно. И "Евгений Онегин" был написан при свете свечи и без компьютера. Поэтому, описывая социально-экономический прогресс, я постараюсь в этой книге его не преувеличивать.

Подумаем вместе!

1. Почему именно в России с дореволюционных времен историко-экономическая литература пользовалась популярностью?
2. Поскольку все знать невозможно, не лучше ли экономисту-профессионалу потратить время на изучение математики или иностранного языка, вместо того, чтобы заниматься не столь полезной историей экономики?
3. Чем древнее исторический период, тем ограниченнее круг источников; документы прошлых веков в принципе хорошо изучены и прокомментированы, новые документы и факты включаются в научный оборот крайне редко. Почему же споры вокруг истории никогда не прекращаются и каждое новое поколение исследователей пытается, опираясь на те же источники, сказать что-то новое? Разве сам дух исторической науки не предполагает определенного консерватизма?
4. Что важнее для специалиста в области истории экономики: знания экономики или знания истории?
5. А вы знаете кого-нибудь из современных, ныне здравствующих, экономистов, которые занимаются историей?

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент